В ожидании козы - Страница 24

К оглавлению

– Не выходить из дома вечером ни в коем случае!

Я пожал плечами. Какой может быть разговор!

– Никого не пускать в дом!

– Разумеется. Кто же пускает в дом чужих?

Отец посмотрел на меня подозрительно, но мой вид успокоил его.

– Будьте осторожны с огнем!

– Вы повторяетесь. В документах все записано очень четко.

– А что скажешь ты, малец?

– Не впервой!

Мать заплакала.

– То вы маленькие были… А теперь вон какие вымахали. . самый опасный возраст…

– Ну, ну! – отец обнял ее за плечи. – До опасного возраста еще далеко.

Всю ночь они говорили про опасный возраст. Мать рассказывала про свой, отец про свой. Это было чертовски интересно. Тут были и любовь, и плохие подружки и товарищи, и запретные книжки. Но потом они пришли к общему мнению, что нам с Вадом до этого опасного возраста еще жить и жить, и они успеют приехать и взять его под свой контроль.

Но все-таки мать сильно колебалась, идти ей или не идти. Я с волнением следил за этими колебаниями.

Они проговорили почти всю ночь, и отцу удалось успокоить мать, но все равно утром, когда они уходили, была очень тяжелая сцена. Родители долго тискали нас, вертели и так и этак и все сыпали, сыпали советами. Даже если бы я задался целью соблюдать их «от» и «до», я бы просто не смог запомнить все эти «не надо, «надо», «не смей», «сделай», «не делай» и т. д.

Потом отец взял меня за подбородок, поглядел в глаза и вдруг притянул к груди. Я почувствовал колючую щетину на своей щеке и что-то щелкнуло, вроде слабого удара кнута. Так же насильно он поцеловал Вада. Потом они взялись за тяжелогруженую тачку и пошли.

До самого поворота мать плакала и махала платком, будто уходила на войну, и слышались бесконечные «не забудь», «не делай», «будь умным». Потом они скрылись за поворотом, и осталась только пыль, которая еще долго висела в воздухе.

Первое кругоутиновское путешествие. География, этнография, фауна, флора. Самый сильный человек Утиного

Я оглянулся и не узнал ни улицы, ни дома. Все было вроде бы то и в то же время не то. Все было веселее, таинственнее. Даже чахлые кусты в соседнем палисаднике. Даже облачко, что повисло над горизонтом. Даже зеркальце, что светило нам из пыли. Я сделал шаг к этому зеркальцу. Никто не спросил меня, куда я иду и зачем. Я сделал другой. Опять молчание. Никто не рявкнул, не закричал. Я побежал к этому зеркальцу, схватил его и стал рассматривать. Это было обыкновенное стекло от бутылки. Я выбросил его и оглянулся. Вада на месте не было Вад мчался во всю прыть к росшему поблизости репейнику. Подбежав, он стал сбивать ногами головки и смеялся, как ненормальный.

– Вад! – крикнул я. – Иди сюда! Давай составим план.

– Давай! – радостно крикнул брат. – Э-й-й-й!

И мы пошли домой. Мы вошли во двор чинно, не спеша, как подобает настоящим свободным людям, хозяевам, которые могут войти во двор, а могут и не войти, могут закрыть калитку, а могут и не закрывать. Мы прошли мимо Рекса – ноль внимания, фунт презрения, а тот встал при нашем приближении и вильнул хвостом в знак уважения (понял, что остался в нашей власти).

Мы постояли немного на крыльце, рассматривая постройки, которые теперь принадлежали нам, и я спросил Вада:

– Ну что, начнем копать огород?

А брат, закусив губу, чтобы не расхохотаться, ответил:

– Давай лучше замесим кизяки.

Мы вошли в хату, закрыли на задвижку дверь и остановились, глядя друг на друга. Было очень тихо, лишь тикали ходики с кошкой, которая игриво водила глазами, да из рукомойника капала вода.

И вдруг мы поняли, что мы в доме одни. Надолго одни. Что мы свободны.

И тут на нас напало буйное помешательство. Первым ощутил его Вад. Он взвился под потолок козлом и пошел по комнате. На ходу брат схватил алюминиевую миску и швырнул ее в дверь. Я хотел сделать ему замечание, но вместо этого ринулся к этой миске и подфутболил ее. Мы кричали и прыгали, наверно, около часа, так что совсем выбились из сил.

Остальную часть дня до обеда мы провели тоже очень непроизводительно. В основном мы читали документы Диктатора. Например, я прочту строчку: «3апрещаю выходить из дома после 21.00», и мы полчаса корчимся в судорогах. Или «3апрещаю доводить собаку».

– Ее надо гладить по головке, – скажет Вад, и мы опять валимся на пол.

Но со временем мы, конечно, успокоились, сварили целый чугун пшенной каши и почти весь уплели его, поливая постным маслом. Никто не галдел нам: «Хватит, оставь на завтра», или «Меньше лей масла. Масло надо экономить», не говоря уже о том, что никто не стукал Вада ложкой по лбу. Все это было очень странно и непривычно.

Первым нашим серьезным практическим шагом было решение бежать. Бежать назад, в Нижнеозерск. Мы даже начали было собирать вещи, но потом решили перенести побег на более позднее время, ведь все равно нам никто не может помешать. Надо сначала узнать, что это за сказочная страна Утиное и кто в ней обитает.

Пообедав, мы закрыли дом на замок, закрутили проволокой калитку и отправились в первое кругоутиновское путешествие.

Спешить нам было некуда. Сначала мы осмотрели всю местность вокруг нашего дома. Наш дом стоял последним на улице, дальше была лишь полуразвалившаяся кошара, и затем начиналась степь. Она тянулась до самого горизонта, и в той стороне не было видно ни деревца, ни кустика, лишь торчали вдоль пустынной дороги репейники.

В другую сторону была деревня. От нашего дома, который располагался чуть на пригорке, она была видна почти вся: две широченные улицы, чуть в стороне зеленели ветлы. Там был пруд.

Утиное нам не понравилось еще в первый день. Деревня была какая-то скучная, прибранная, обжитая. Ни взорванных зданий, ни бродячих собак, ни воронок, траншей, окопов, где можно было бы великолепно проводить время. А самое главное – почти не видно было людей. В Нижнеозерске жизнь бурлила вовсю: шли люди, орала на базаре «толкучка», сидели нищие, инвалиды, играя на губных гармошках, «тальянках», балалайках. Здесь же было совсем пустынно. Улица словно вымерла. Даже во дворах никого не было видно. Мы дошли почти до самого пруда, а не встретили ни одного человека. Лишь по дороге, поднимая огромный хвост пыли, тащила на себе хворост бабка. Была она, несмотря на жаркий день, в черной юбке, черной кофте и черном платке, но босая. Увидев нас, бабка бросила хворост, прикрыла глаза ладошкой и уставилась так, словно мы были выкопанные из земли фрицы. От усердия она даже рот раскрыла. У самого пруда я оглянулся, бабку уже еле было видно, но она все стояла и смотрела в нашу сторону.