В ожидании козы - Страница 35

– Ей…

– Идиот! – закричал Виталька. – Ты знаешь, кто она? Дочь школьного завхоза!

Первая любовь (продолжение)

Все утро мы думали, как выкрутиться, и ничего не могли придумать. И так и этак выходило, что мы влипли, и влипли крепко. Правда, у меня была слабая надежда, что Лора не придаст должного значения замазке, выбросит, например, куда-нибудь ее или, узнав, что замазка со школьных окон, не продаст нас. Но Ерманский на этот счет держался другого мнения.

– Ты не знаешь девчонок, – сказал он. – Они ябеды от рождения. Вот посмотришь, выдаст с потрохами.

Завхоз появился после обеда. Это был угрюмый, черный, тощий дядька. Из нашего окна было видно, как он тщательно вытирал ноги о траву (утром прошел сильный дождь), а затем снял на крыльце сапоги и вошел в ерманский дом.

Мы повесили снаружи на нашу дверь замок, залезли в комнату через окно и притаились, ожидая, что же будет.

У Ерманских завхоз пробыл недолго.

Надев сапоги, он вошел в нашу калитку, осмотрел внимательно замок, дом, особенно рамы окон, словно поковырял на них старую замазку, и неторопливо зашагал в сторону райцентра, держа под мышкой ком, завернутый в стенгазету.

– У-у, гад! – выругался Виталька. – Сколько на нем пацанов погорело… Кулак чертов! Пойду узнаю, что он там говорил.

Виталька побежал домой. Его не было очень долго. Мы с Вадом уже успели сварить картошку и съесть ее, а Ерманский все не показывался. Наконец он пришел очень мрачный. Я никогда не видел его таким мрачным. Виталька поманил меня пальцем, и мы вышли во двор. Вад обиженно засопел. Он уже с утра дулся на меня из-за того, что я не рассказывал ему, где мы были ночью.

– Дело дрянь, – сказал Виталька, усаживаясь на влажное после дождя бревно. – Переполох подняли страшный. Твоя продала и тебя и меня. Вызывали милицию, написали акт.

– Но ведь они нашли замазку…

– Дело не в замазке, хотя и это тоже… Дело в стенгазете.

– При чем тут стенгазета? – удивился я.

– Оказывается, их нельзя срывать. Их сдают в архив.

Виталька был очень расстроен. Он считал, что его должны исключить из школы, а меня не принять.

Да, это были очень плохие новости. Представляю, как воспримет их отец… Остался только один выход – бежать. Бежать завтра же!

Мы долго молчали.

– Мать плачет, – сказал вдруг Виталька. – Но не в этом дело. Отец узнает – убьет. Он меня один раз за то, что стащил в физкабинете батарейку, три дня бил.

– Мне тоже достанется.

– Есть только один выход…

– Какой?

– Сказать, что нас послал Комендант. А Коменданту что они сделают? Из школы он все равно исключен.

Я покачал головой.

– Нет. Так нельзя.

– Он даже и не узнает. К нему никто и не пойдет.

– Все равно. Так нечестно.

– Честно… нечестно… Завтра с утра нас в школу вызывают… Узнаешь…

Весь день Виталька Ерманский уговаривал меня свалить все на Коменданта. Он приводил всевозможные, довольно хитроумные доводы. Например, он сравнивал Коменданта с камнем. Дескать, нес ты глечик с молоком, засмотрелся на красивую девчонку и упал. Если расскажешь все, как было, здорово влетит: не засматривайся, сопляк, мал еще. Если же сказать, что ты споткнулся о камень, то влетит меньше, а может, и совсем не влетит – с каждым может случиться. Ты не наказан, а камень – ему что? – лежит себе да лежит.

Пример с камнем меня не убедил. Тогда Виталька переключился на примеры из истории войн, на так называемые военные хитрости. Знал он их множество. Особенно он нажимал на троянского коня. Приволокли деревянного коня в город, а в животе садят вражеские воины. Честно? Не очень. Но цель достигнута.

Но и троянский конь не убедил меня. Виталька выругался, махнул рукой, и ушел домой обиженный.

Время тянулось ужасно медленно. Вад продолжал дуться, и я один сидел .на завалинке. Я думал про все эти беды, которые вдруг свалились на меня. Особенно была неприятна история с замазкой.

У соседей скрипнула калитка. На улицу вышла Клара Семеновна с тазом в руках. Увидев меня, она улыбнулась:

– Добрый вечер, Витечка.

– Здравствуйте, Клара Семеновна.

– Ты не поможешь мне донести белье? Мой лоботряс опять куда-то залился.

Я взял таз с бельем за один край, а Клара Семеновна взялась за другой. Я оглянулся, не видит ли Вад, чем я занимаюсь, но Вада не было. Зато я заметил в окне Витальку Ерманского… Странно…

– Как настроение? – спросила Клара Семеновна.

Я сказал, что настроение у меня отличное, но сказал, видно, не очень убедительно, потому что Клара Семеновна вздохнула. Затем она спросила, нравится ли мне Утиное, и я ответил, что нет. Она немного поспорила со мной, доказывая, что здесь хороший воздух и нет шума.

– И хороший пруд, – добавила она, когда мы взошли на плотину.

– Речка лучше, – не согласился я.

– Конечно, – засмеялась она. – А море еще лучше.

Сказав про море, она немного загрустила.

– Ты был, Витечка, на море? – спросила она.

– Я видел его в кино.

Она рассмеялась и начала мне рассказывать про море. Она рассказывала про штормы, цветущие каштаны, фиолетовые вечера, молодое вино, которое продают в киосках, как газировку, красивых девушек, стройных моряков с золотыми нашивками на рукавах и длинных белых кораблях. Она говорила, что она тогда была молодой и красивой и за ней ухаживали мужчины, и она каждый вечер каталась на машине по горам, и у нее кружилась голова, потому что повороты были крутые. И иногда ей хотелось упасть в пропасть.

– Может быть, это было бы к лучшему. Хорошо умереть молодой и красивой и остаться такой навсегда в памяти людей. А когда вдруг замечаешь в волосах седину, а на лице морщины и не можешь помешать этому, не хочется жить.