В ожидании козы - Страница 36

Я сказал, что она еще молодая и красивая. Она улыбнулась и, мне показалось, немного повеселела, во всяком случае больше не говорила о смерти.

– Из тебя вырастет большой донжуан, – сказала она лукаво. – Давай искупаемся, пока не село солнце.

Она скинула платье и оказалась в нарядном купальнике. Я сразу догадался, что это немецкий купальник, потому что у русалки, которая вышита сбоку, было лицо, как у женщин на трофейных открытках.

Я снял штаны и вдруг увидел на себе безобразные, длинные, черные трусы. У всех мальчишек были такие трусы, и я как-то не задумывался, что они такие уродливые, криво сшитые, мешковатые, как юбки. Я поспешил надеть брюки.

– Ты чего это?

– Не хочется что-то. Холодно…

– Надо закаляться.

Она осторожно вошла в воду, с тихим ойканьем присела по горло и вдруг поплыла быстро и красиво.

– Ух, хорошо! Дай мне руку!

Я подал ей руку, и она легко вышла из воды.

– Спасибо.

Клара Семеновна быстро и ловко вытерлась толстым, мохнатым, тоже, видно, немецким полотенцем.

– А теперь отвернись.

Я покорно отвернулся.

За моей спиной слышалось журчание воды из выжимаемого купальника.

– Вот… А теперь можно и постирать. Ты посидишь со мной? А то одной скучно. Все одна да одна.

Я вспомнил про то утро, когда я заглянул в окно, и мне захотелось сострить по поводу ее одиночества – зло, едко, как я очень хорошо умею. Так захотелось, что я даже прикусил губу, чтобы не сострить.

Я сидел сзади нее, наблюдал, как умело она стирает и как изящно изгибается ее спина, – как у кошки, когда та умывается, и думал о том, что будь у меня такая мать, жизнь превратилась бы для меня в оплошную пытку, потому что я бы не смог перечить ей ни в чем…

– Так как же вы влетели с этой дурацкой замазкой? – спросила она вдруг так добро и сочувственно, что я никогда бы не подумал, что так можно говорить о неприятных вещах, например о воровстве.

– Да так… Виталька рассказывал, небось…

Она не стала читать мне мораль, что обязательно сделала бы моя мать, а просто вздохнула и сказала, что нас ожидают неприятности, что завхоз ходит по квартирам учителей и потрясает сорванной стенгазетой. Замазка еще куда ни шло, а вот за стенгазету обязательно Витальку исключат, несмотря на то, что она учительница в этой школе. Мне же и думать нечего учиться там. Далее она сказала, что из-за меня у моего отца могут быть серьезные осложнения…

– Какие? – удивился я. – Он-то тут при чем?

– Ну как же… ты уже не маленький… должен понимать… он ведь…

– Он партизан.

– Разумеется, – поспешно согласилась она. – Но я слышала, ему не дали до сих пор паспорта… Люди такие жестокие, начнут болтать, что это он тебя так воспитал…

Я похолодел. Такой неожиданный поворот не приходил мне в голову.

– Он воевал во Франции. У него награды есть… даже благодарность французского правительства. Я сам видел.

– Не сомневаюсь. Но лучше бы вы ее не срывали.

– Что же вы посоветуете?

Она долго молчала, только слышалось хлюпанье воды…

– Вот если бы вы не сами пошли, а вас кто-то послал… – сказала она, не оборачиваясь.

Я сразу понял все. Ее подослал Виталька. Это его работа. Я представил, как все было: он стал угрожать, что напишет отцу про этого… в белой рубашке, который принес полевые цветы, и заставил ее уговорить меня.

– Нет! – сказал я. – Это подлость!

Она уже кончила стирать и стала укладывать белье в таз. Она согласилась, что это не совсем красиво, но когда речь идет о благополучии стольких людей… В конце концов можно сделать механический подсчет: один человек или две семьи. Причем этот человек даже никогда не узнает. Она постарается сделать так, чтобы его не вызывали, не ходили домой…

Бедный Комендант… Он и не знает, что вокруг него вдруг столько сплелось…

– И потом, кто он такой? Известный в поселке бандит, вор, хулиган.

– Нет, нет… Комендант не такой…

– Ну сделай это ради меня, – сказала она совсем как девочка и заплакала. – Сделай…

Она сидела на земле, поджав колени, и ее узкие плечи дрожали. Мокрые волосы рассыпались по плечам. И мне вдруг стало очень жалко ее…

– Ну хорошо…

Все равно завтра-послезавтра мы будем далеко отсюда…

Тевирп!

– Я видел, как ты нес таз, – сказал Вад.

– Видел так видел.

– Это она тебя попросила.

– Да.

Разговор зашел в тупик, и мы стали смотреть в окно. Ваду, видно, многое хотелось сказать мне, но он сдерживал себя.

– Завтра надо бежать – сказал я.

Вад подумал.

– Почему?

– Так… надо… Вдруг отец вернется раньше.

При слове «отец» Вад вздрогнул.

– Может быть, он сопьется.

– Он не сопьется. Он был во Франции, там сколько вина, и то не спился.

– Тогда, может быть, он влюбится… Видел, какая Виталькина мать красивая. Не то что у нас.

Вад оживился. Ему очень понравилась эта мысль.

– Вот здорово было бы! Ха-ха-ха! Виталька Ерманский… Вот бы покрутился, ложкой по лбу – р-раз!

Я представил себе Витальку под пятой Диктатора, и мне тоже стало смешно. Смеясь, я машинально продолжал смотреть в окно. Кто-то подошел к нашей калитке и стал открывать ее. Калитка открылась, и я увидел дядю Авеса собственной персоной, тащившего чемоданы. Пока мы таращили на него глаза, дядя Авес пересек двор и поднялся на крыльцо. Я посмотрел на Вада, Вад посмотрел на меня.

В это время дверь распахнулась и на пороге появился дядя. У него был очень сердитый вид. Авес Чивонави поставил на пол чемодан. Это был наш пропавший чемодан.

– Д-з-з-з, – сказал дядя Авес.

Я глянул дяде в рот и обомлел: рот был полон лошадиных железных зубов, в которых отражались наши окна.